Схоластика

Дмитрий  Куницкий

Вместо пути исцеления души от страстей предлагается внешняя социальная активность с участием во всех делах мiра сего …

Отступление от православных канонов Христианства католическим Костелом происходило многосторонним образом, однако фокусом его стало то самое, принятое под давлением и в угоду светским властям филиокве — еретическое учение о двойном исхождении Духа Святого «и от Бога-Сына», породившее серьезные духовно-богословские сдвиги. Но и далеко не только из-за давления. Подобно тому, как в нравах Рим не смог преодолеть свое языческое происхождение, римская теология не смогла преодолеть свою зависимость от античной языческой философии (и римской юриспруденции как ее составной части). В результате духовному постижению Истины было предпочтено подчиненное ей чувственно-рассудочное познание, которое в таком виде превращается в познание душевное — рационалистическое: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может. Ибо кто познал ум Господень, чтобы мог судить его? А мы имеем ум Христов» (1 Кор.2:14-16). Рационалистическим подходом невозможно понять ипостасность Духа в Святой Троице и исхождение Его от Отца через Сына (равно как и представить Отца и Сына, не подобных на человеческих родителей и детей): Дух рационально воспринимается как некое безличное любовное отношение между Отцом и Сыном, а значит исходящим с двух сторон. По сути, Троица распадается в этом католическом восприятии на два божественных существа и ведет к многобожию. Наряду с прочим, филиокве означает, что «Дух исходит от Костела как Тела Христова», постепенно превращая в «бога» саму католическую церковь — аналогично каббалистическим представлениям о народе Израиля в талмудизме. По мере того, как «главой этого Тела» на земле объявляется «наместник Христа папа Римский», последний признается единоличным «источником Святого Духа».

Как и ветхозаветные сектанты-фарисеи папы Римские присваивают себе право самовольного толкования и исправления священных писаний и канонов: более того, в конце концов, католицизм утверждает за папами то же самое «право», что и у талмудических раввинов, — отменять Суд Божий! Происходит это в результате развития указанной безумной ереси неискупаемой хулы на Святой Дух (Мф.12:31) — о возможности Его «исправления» людьми — вкупе с необходимостью противостояния бесчисленным сектам, расплодившимся в основанной на индивидуальном догматическом произволе католической церкви, несмотря ни на какую инквизицию, и особенно умножившимся с рождением в ней протестантизма. Апогеем этого развития стало утверждение на первом Ватиканском соборе в 1870 году за папами Римскими божественной непогрешимости в вопросах вероучения, данной только Соборной Церкви в целом, — та самая, которую прежде приписали себе талмудические раввины по «праву» биологической принадлежности к «избранной нации».

Ересь филиокве и богоборческого учения о возможности пересмотра и редакции священных канонов во главе с Символом Веры, церковными догматами и постановлением Семи Вселенских Соборов усугубляется пагубным восприятием языческой античной философии в ее рационалистической и мистической частях, которой было полностью замещено святоотеческое учение. Первопроходцем этой эллинизации боговдохновенного и основанного на Откровении христианского вероучения, полностью повторяющей путь Ветхозаветной блудницы от Талмуда к Каббале, стал придворный аббат Иоанн Скот Эриугена в IX веке — как раз в годы окончательного попадания Римской церкви в зависимость от Франкской империи Карла Великого и утверждения филиокве. При Эриугене начинается период так называемого «Каролингского возрождения», от которого и ведет свой подлинный отсчет эпоха языческого Ренессанса и, прежде всего, вся католическая теология, известная как схоластика (хотя как раз сам Иоанн Эриугена желал обратить западноевропейскую мысль к греческому богословию святых Отцов, но заблудился в неоплатоническо-гностической ереси, а труды его были преданы папами анафеме).

Схоластика — это талмудический путь прочь от Священного Писания и Предания, пройденный Новозаветной блудницей вслед за Ветхозаветной (вкупе — «зверем от земли»). Более того, прямыми вдохновителями католической схоластики академически признаны иудейский неоплатоник Филон Александрийский и талмудическо-каббалистические учителя Шломо Гебироль и Моше Маймонид (яростно ненавидевший Христианство). Притом идеи последнего открыто положили непосредственно в основу своей философии два столпа схоластики — «Учителя церкви» (католические новые «святые отцы») Альберт Великий и его ученик Фома Аквинский. Кроме того, иудейскими талмудистами были переведены в их интерпретации труды арабских аристотелистов, оказавших решающее влияние на окончательное торжество в схоластике неоязыческой эллинизма. В основе этого общего пути лежит утрата обеими блудницами благодати Божьей и питаемой ею премудрости духовного разума, вызванная отступлением от чистоты веры и благочестивой жизни — от следования церковным уставам и отвержения суетно-житейских искушений (материального богатства, власти и тщеславия). Подобно фарисейско-иудейской секте Римская церковь совершила каждое из них. Посему предпосылкой схоластики и усиливающим предпосылку следствием, ввергнувшим будущий Ватикан в лжеучение, послужило — наряду с описанной зависимостью от «дарующих благоденствие» светских властей, языческих и арианских германских государств (как у евреев — Римской империи) и взаимосвязанной с нею ересью филиокве — сильное влияние на богословие древнеримского права с его буквоедским подчинением букве, а не духу справедливости. Оно привело мысль церкви Запада к тому же, что и заблудших иудейских старейшин — к законничеству.

Как и иудаизм католицизм усматривает источник спасения и добродетели не в благодати Божьей и ее стяжании в духовной жизни с охранительной ролью Закона и утверждающе-свидетельствующей ролью благодеяний, но: а) в исполнении буквы Закона (а не его духа), в котором решения и повеления римских пап вскоре вытесняют слово Божье (как и прежде у фарисеев: «вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего» (Мф.15:3)); б) в заслугах от «творения добрых дел» — зачастую далеко не добрых и, как правило, показушных (в том же духе фарисеев: «когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди» (Мф.6:2)); в) и в отвлеченных и многословно-бесплодных метафизических умствованиях (подобных талмудическим): «цель же увещания есть любовь от чистого сердца и доброй совести и нелицемерной веры, от чего отступив, некоторые уклонились в пустословие, желая быть законоучителями, но не разумея ни того, о чем говорят, ни того, что утверждают» (1 Тим.1:5-7). Причем с учетом усиления культа богатства в церковной среде самыми важными «заслугами» и «добрыми делами» будущий Ватикан признал денежные пожертвования Костелу, за которые тот в лице папы «приобрел право» прощать соразмерный объем грехов. Такая логика, в которой избыток «добрых дел» позволяет даже «потворить немножко зла», — особенно с разрешения римского папы — привела и к безумной практике индульгенций — вплоть до авансовых на еще только планируемые грехи, и к еретическому учению о посмертном чистилище, в котором после подсчета соотношения грехов и добрых дел и в случае недостатка последних (в частности, небольшой объем пожертвованных папе взносов) происходит «домучивание» «в целом неплохих католиков» до «права войти в рай». «Святыми» в католицизме также полагаются люди с избытком над злыми «добрых дел», которым они могут «делиться» с молящимся им: неудивительно, что отселе в число «святых» стали активно попадать указанные лютые садисты с большими «заслугами» перед Костелом.

Сердечно-умная молитва, покаяние, полноценный и всесторонний пост, аскеза вообще и вся внутренняя духовная жизнь в целом во главе со внутренней борьбой со скверными помыслами, чувствами, желаниями — всё это ядро Христианства решительно отбрасывается за ненадобностью в католицизме (как и ранее в иудаизме), чему окончательно способствует отвержение им в XIV веке истинного православного учения о нетварной благодати и ее стяжании святого Григория Паламы и принятие гностической ереси нечестивого униата-вероотступника епископа-схоласта Варлаама Калабрийского. Вместо указанных духовных подвигов предлагается бурная внешняя социальная активность с участием во всех делах мiра сего вплоть до самых греховных авантюр. Практически сразу, наряду с благотворительностью, данная социальная активность начинает теоретически (и практически) разворачиваться в сторону стремления к богатству и власти Костела (превращая его в «зверя от земли»), не имеющего ничего общего с преображением и спасением душ паствы. Сообразно изменяются и методы этой внешней деятельности, становясь подлинно иезуитскими. Сама благотворительность, которая с каждым веком теряет духовную составляющую и становится все более светско-увеселительной, вскоре превращается лишь во вспомогательное средство продвижения влияния и власти римских пап: посредством создания привлекательной репутации и еще более — механизмом проникновения в различные государственные учреждения (особенно в современности, когда новозаветная Вавилонская блудница лишилась светской власти и идейного влияния на людей).

Закономерным следствием императива внешней социальной активности вкупе с погружением в нее и с нравственным разложением клира стал переход католического Костела в своем каноническом праве к стратегическому человекоугодию: угождению прихотям и похотям высокопоставленных лиц и также народных масс ради сохранения их благосклонности и умножения формальной численности приверженцев с готовностью пожертвовать для этого практически любой вероучительной святыней.В нарушение святых канонов ключевое духовное орудие Христианство — посты — были радикально ослаблены и уменьшены, как и продолжительность «богослужений». Языческие празднества (Самайн, Луперкалий и прочие) были не искоренены, а включены в католическую традицию (как, соответственно, Хеллоуин и Валентинов день). Установлены сбривания бород священству, скамейки с сидячим «богослужением» в костелах, вечерние «причастия», необязательность исповеди перед «причастием», хождение женщин по алтарю и прочие отступничества вплоть до попрания Нового Завета: «Всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову» (1 Кор.11:5). Напротив, в иных вопросах «непогрешимые» папы по своей прихоти ввели такие же неуместные и невыполнимые ограничения, подталкивающие к отвержению Закона как такового, наподобие священнического целибата, как и их предшественники — талмудические сектанты: «Христос сказал: и вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них» (Лк.11:46). Тем же самым образом Костел, в противоположность апостольской проповеди на многих наречиях (Деян.2:9), на многие столетия догматизировал латинский язык религиозных служб и теологии — непонятный для подавляющего большинства населения с нарушением еще одной апостольской заповеди: «Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие, то не скажут ли, что вы беснуетесь?» (1 Кор.14:23). Население европейских стран обрекалось на полное духовное невежество, сведение духовной жизни к прослушиванию органной музыки и выполнению формальных обрядов с разрастанием бесчисленных бытовых суеверий.

Схоластика в своем становлении питалась и необходимостью казуистически «оправдывать» подобные нововведения в обход Священного Писания и одновременно сама же способствовала росту изощренности логики данных «оправданий».Потребность в лукавом обосновании заблуждений с выдачей их за истину и убеждением в них паствы, превратили в католицизме аргументационную и патетическую риторику из средства в довлеющую над содержанием самоценность, а саму схоластику — в софистику и предтечу современных дьявольских манипулятивных пиар-технологий во главе с нейролингвистическим программированием. Данное торжество лукавства в «религии Истины» было закреплено в образовательной методологии католических университетов «адвокат дьявола»: в ней преподавание и разъяснение истины опытными наставниками (форма проповеди) было для развития навыков спора замещено дебатами между учащимися. Причем самым сильным учащимся доставалась более тяжелая роль защитников неправды (например, противников Десяти Заповедей или критиков Священного Писания в целом). Зародившийся культ спора и «свободного личного мнения», восходящий к пересмотру «непогрешимыми папами» установлений Святого Духа, предопределил весь либерализм западной цивилизации («зверя морского» во всех его «ипостасях») по самый настоящий день. Несложно догадаться и о том, какая элита для Вавилонской блудницы и светской Европы (седьмой головы «зверя из моря») с младых ногтей вырастала (и вырастает по сей день) по «прогрессивной методике» «адвоката дьявола» из самых талантливых учащихся. Нынешний Болонский процесс суть лишь распространение данной «педагогики» лукавого на светские учреждения.

Данное духовное оскудение и законническое изменение образа мысли отразилось в самом схоластическом учении и философствовании и одновременно усиливалось им. С древнеримским законничеством в схоластике, как и в талмудизме, была соединена языческая эллинская философия, которой католическая церковь вскоре после изменения Символа Веры заменила Священное Предание — учение святых Отцов Церкви, которые сами за столетия до этого подробно обличали заблуждения греческого мудрствования. От последнего предупреждал еще апостол Павел: «Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философией и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Кол.2:8). Увлекли. Новозаветная блудница, отвергнув Новый Завет, начала подобно отвергнувшей Ветхий Завет блуднице Ветхозаветной распространять свой схоластический Талмуд по всему миру, теперь уже только — в открытой форме.

Природа самой схоластической теории как католической вероучительной доктрины заключается в следующем: утративши, как и в случае талмудических раввинов, божественную благодать — вначале количественно, в результате увлечения житейской суетой и отступления от чистоты вероучения и благочестия, а затем и качественно, в результате Раскола и отлучения от Вселенской Церкви как источника благодати, — католические теологи лишились и возможности созерцать чувственными очами духовный мир (за исключением дьявольского прельщения), а умными очами — через единение ума с сердцем и одухотворение в нем духом, пробуждающимся благодатью, — разумно созерцать в бытии духовную мудрость, а значит и понимать духовную сущность Евангелия, всего Священного Писания и Священного Предания. В этих условиях ум разрывает прямую связь с сердцем и духом в нем (сам же дух огрубевает) и попадает во власть вначале рассудочности, а потом и чувственности. В силу этого он начинает все больше предметно погружаться в изучение внешне-материальной и чувственно доступной части мироздания — причем уже не духовное, а эмпирическое, в виде обобщения чувственных представлений. Духовную же область ум начинает одновременно пренебрегать и предавать забвению, предметно рассуждать о ней не духовно, а рассудочно — механически перенося на нее чувственные образы и рассудочные умозаключения из них. Так формировались и все древние языческие религии.

Ближайшим итогом разрыва ума и сердца является один из ключевых еретических переворотов новозаветной Вавилонской блудницы: разрыв и противопоставление веры и разума — вопреки христианскому богословию, основанному на единстве веры и разума в сердце, где разумная вера является руководителем разума изнутри самого разума на пути к Истине как его цели.

Разрыв веры и разума был начат еще у истоков незаконнорожденной схоластики: упомянутым разрывом ума и сердца вследствие утраты благодати через ересь. Дальнейшая эволюция не просто закрепляет разрыв. Схоластика продолжает его утверждением лукавой доктрины двойственной истины — единой истины, к которой приходят двумя методологическими путями — познанием посредством обособленного чувственного рассудка, опытно исследующего природу, и веройпосредством оторванного от сердца ума, исследующего Писание и суждения римских пап, наивно полагая их априорное общее непротиворечие. А по мере того, как открытия чувственного рассудка все больше противоречат спекуляциям ума, опирающегося на его вольные и плотские трактовки Священного Писания и ложные умствования понтификов и одобренных ими схоластов, права ума на познание видимого мира отвергаются вообще и утверждается еще более пагубная доктрина — двух истин. Единая Истина единого бытия разделяется в себе на научно-философскую «истину ума» (ratio) в виде множества «частных истин», получаемых органами чувств и логически упорядочиваемых рассудком, и к которым разум и богословие не имеют права даже прикасаться; и «религиозную истину сердца» в виде множества «частных истин», получаемых умом из Писания и из его талмудическо-схоластических интерпретаций папами римскими и одобренными ими «учителями», и которые принимаются на слепую веру сердцем и не имеют никакой логической обоснованности. Поскольку, однако, обездуховленное сердце, оторванное от ума (рассудка), способно производить только чувственные оценки (эмоции), но не логические смыслы, религиозные «истины веры» становятся пустым догматизированным достоянием того же рассудка: рождается схоластический догматизм Запада с защитой его методами инквизиции. Вера извергается из разума и вступает с ним (в его рассудочном состоянии) в противостояние; наконец, вместо того, чтобы руководить им, начинает им судиться и, по мере роста авторитета рационализма — осуждаться, а сердце — попадать под полную власть «голого» рассудка. Отсюда — до теоретической бесполезности разума у И.Канта и полного отрицания «второй (религиозной) истины» К.Маркса (то есть, до сатанистского богохульства чад католической Вавилонской блудницы, «матери блудницам и мерзостям земным» (Откр.17:5)) остается один шаг.

В то время как православные богословы, руководимые верой, благодатью и авторитетным словом Святых Отцов, умом созерцают в природном мире, психологической жизни и общественных событиях их целостность и единство, а также символические образы духовного мира и непосредственное действие (премудрость) божественного Ума и Промысла, постоянно устремляясь к духовно-нравственным понятиям и смыслам, прилагая их затем обратно к жизни, католические схоласты вынуждены двигаться умом, вновь впавшим в языческую рассудочность и опирающимся исключительно на себя и представления чувств, по поверхности природных, психологических и общественных явлений в их внешней, материальной стороне, созерцая их разрозненными в себе и между собою. Для такого рассудочного их изучения им ничего и не остается кроме как обратиться к античной аристотелевской силлогистике — упорядоченно-обыденным формально-логическим правилам обобщения и систематизации данных о чувственном мире. Этим и закладывается рационализм — существенное свойство не только католической схоластики, но и всей дальнейшей западноевропейской (неоязыческой, ренессансной, реформационной, «просвещенческой», антропоцентрической, вавилонской) цивилизации.Оторванный от духовного единства с сердцем, рассудок иссушается и начинает воспринимать мир мертвым, распадающимся на элементы и сложно составляющимся из них, лишенным устраивающих и движущих его сверхчувственных духовных сил (западная онтология материалистического объективизма). Сам же огрубевает, становясь «голым умом», а сердце с духом подавляются, выдавливается из познания вообще (западная гносеология рационалистического субъективизма): «Но как они, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку» (Рим.1:21-23).

На первых порах схоластика Вавилонской блудницы еще пытается, вслед за своей учительницей в лице античной философии, рассудочными понятиями обнаружить высшие начала чувственно воспринимаемой (материальной) части мира и их сущность. Этим возрождается античная рассудочная метафизика Аристотеля как высшего авторитета католического схоластического вероучения. Рождаются многочисленные споры о том, что представляют собой эти начала, растекаясь в отстаивающие разномысленные до противоположности религиозные учения и целые школы, — что является немыслимым для водимой Святым Духом Церкви Христовой. И здесь препирательства между католическими схоластами — вместо согласия в духе — воспроизводят препирания талмудических раввинов. Две основные сформировавшиеся антагонистические школы схоластики (соответствующие впадению рассудка, лишенного духа, в антиномические противоречия) — номинализма и реализма — приводят к раздвоению схоластики и неизменно единого пути западной цивилизации (в бездну). Этапами этого разделения и являются доктрины двойственной истины и двух истин. Более того, этот антагонизм организационно оформляется в противостоянии двух крупнейших католических орденов, упреждая будущий протестантизм, — соответственно, францисканцев и доминиканцев, — что не мешало им совместно проводить кровавую инквизицию третьих лиц. Противостояние францисканского номинализма и доминиканского реализма вынуждало искать «вероучительные» компромиссы, доводя до предела эту исконную склонность новозаветной церкви-блудницы, и плодя различные синтетические доктрины умеренного реализма и концептуализма.

Школа номинализма, исходящая из абсолютного иррационального волюнтаризма божественного творения и утверждающая отсутствие высших начал у предметов и явлений внешнего мира либо недоступность их познанию в силу субъективности сверхчувственных и отвлеченных понятий, признает за ними чисто конвенциальный статус условных терминов, искусственно создаваемых для удобства коммуникации (предвестник дарвинизма), а сущность всех вещей видят в самих вещах, отрицая всякую премудрость. Происходит полное лишение внутреннего высшего смысла предметов и событий мира: в частности, государство, семья да и сама Церковь начинают пониматься как лишь искусственные договорные организации, необходимы для большего удобства создающих их людей. Признание творения лишь единичных вещей приводит к открытому отрицанию Священного Писания (по которому Бог создавал животных и птиц, а не одних крокодилов и уток), а отрицание возможности онтологического единства (общности) различного — к отрицанию троичности Бога, трактовки догмата о Троице как троебожия и отвержения Ее ради неопознанного единого «божества», к которому с совершенно другой стороны приходит и реализм. Номинализм ложится в основу сенсуалистско-позитивистской и логико-математической британской мировоззренческой традиции с грубым расчетом и утилитаризмом и на всех порах устремленной к скептицизму, материализму и атеизму.

Школа же реализма, исходящая из подчиненности божественного творения рационалистической логике Аристотеля и утверждающая наличие и умопостигаемость этих сверхчувственных и родовых начал мира вещей (исповедуя античный идеализм Платона в эллинистической неоплатонической трактовке), более возвышенна, но, будучи лишена благодати и авторитетного Предания отверженных католицизмом святых свидетелей духовного мира и живых боговдохновенных мудрецов, при попытке изложения учения об этих началах (интеллигибельных универсалиях), опираясь на один рассудок, увлекается игрой его воображения и уходит в мистические фантазии, ложась в основу германского спиритуализма. Для полноты картины укажем, что французская традиция постоянно колебалась между двумя этими флангами.

Оба направления схоластики в полной мере соответствовали гностическому пути, по которому прошествовал талмудический иудаизм: высшей ценностью и средством возвышения человека на нем полагается не вера и преображенное духовное состояние в целом, а некоторое знание — тайное либо просто доступное немногим. Номиналистическая схоластика стала гордиться своим «элитарным» гносисом — накоплением объемных эмпирических фактов с навыками их логической обработки и отсечения всех неэмпирических понятий и, соответственно, всякого канонического богословия и метафизики (Р.Бэкон, У.Оккам, Ф.Бэкон), постепенно преклоняясь перед материально-эмпирической наукой и техникой. Для систематизации и описания этих эмпирических фактов и понятий, тем не менее, изобретается и используется искусственно усложненный («элитарный») язык. В отношении Священного Писания и приложения его к жизни номинализм приводит к безграничному нагромождению его интерпретаций по примеру Талмуда, открывая двери протестантизму. Талмудическая англо-саксонская юстиция прецедента (и с ней — культ казуальной юриспруденции и ее гностической элиты жрецов-юристов в Великобритании, США и подвластных им странах) — живое воплощение номиналистической схоластики.

Реалистическая схоластика, напротив, обратилась к другому гносису. Отлученные от духовного Главы Церкви (которым они вместо Христа (Кол.1:18) богохульно признали римского папу) и Источника благодати, схоласты-реалисты не останавливаются на простом рассудочном обобщении чувственного опыта (и даже выявлении сверхчувственных начал природы), но пытаются рассуждать о еще остающемся в их наследственной памяти и недавно доступном духовном мире, пытаясь при помощи аристотелевской формальной логики объяснить все откровения и смыслы Священного Писания по слову апостола: «обольщают самовольным смиренномудрием и служением Ангелов, вторгаясь в то, чего не видели, безрассудно надмеваясь плотским своим умом и не держась главы, от которой все тело» (Кол.2:18-19). Ярким примером такого рассудочного «богословия» является схоластические «доказательства» бытия Бога, олицетворенные двумя «святыми» столпами католической доктрины — Ансельмом Кентерберийским и Фомой Аквинским. Однако вскоре рассудочно-схоластические мудрования о духовном мире истощаются в своей бесплодности — особенно на фоне успехов той же самой методологии у номиналистов в деле накопления и обработки прикладных знаний о материальном мире. И реалистическая схоластика неизбежно обращается к той же самой неоплатоническо-гностической традиции, что и иудаизм, измышляя мистическую метафизику бытия, не имеющую никакой связи с метафизикой святой Библии и опытом, и изобретая для ее описания еще более «таинственные» и высокоумные терминологические конструкции. Эта метафизика представляет собой не что иное, как католическую Каббалу.

Исходным установлением схоластической метафизики явилось целенаправленное выведение догматического учения о Святой Троице, вочеловечшейся Её ипостаси Слова в Богочеловеке Христе и Его жизни за скобки теологии — в область слепой догматической веры. Вместо Их в метафизику идеалистического реализма произволом свободомыслия постепенно вводится иной «бог», который становился предметом бессердечно-рассудочного спекулятивного мышления. Это «философское божество», соответствующее неоплатоническому Единому и восходящему (вместе с античной философией), на самом деле, к древнеиндуистскому Брахману, имел главную характеристику — безличность. Безличный «бог» не участвует в событиях, жизни человечества и каждого человека, но лишь задает общее целеустремленное движение всему мирозданию, фактически будучи лишенным воли. Такой безвольный «бог», естественно, не способен и к самому творению мира: вместо творения происходит эманация — изливание бытия из «бога» (Единого, Абсолюта). Изливание это происходит последовательно-иерархично: вначале творится-изливается мир чистых идей, отождествляемых с Самим Словом Божьим и Премудростью Божьей Софией и одновременно с ангельскими силами и родовыми первообразами (эйдосами) природного мира. «Мир идей» наделяется статусом творящего посредника между Богом-Творцом и тварной природой, включая человека. Более того, у отца схоластики Иоанна Эриугены этот тварный «мир эйдосов» совечен Богу, неотделим от Него, и Сам Бог выходит из Себя в него и познает Себя в нем. Дальнейшая эманация-ниспадение божества, «Единого» в тварный природный мир множественных единичных вещей не создает ничего нового, особенного.

Все единичное (включая человеческую личность) как нечто устойчивое, самоценное не существует вообще, но находится в состоянии перехода. Более того, это разделение единого идеального на множественное по мере отдаления от Единого означает утрату цельности и тем рождается зло. Нисходящая и разделяющая эманация из себя Единого оказывается событием естественным, а не катастрофическим. Отсюда грех оказывается следствием материализации идей, а не нарушения воли Божьей и ложным отношением к тварному миру, а виновником зла оказывается Сам Бог,откуда рождается и многовековая схоластическая концепция теодицеи — талмудическо-схоластического «оправдания» Бога за зло в истории. Грех же толкуется лишь как логическая ошибка, заблуждение ума — непонимание «зла разделенности» и неспособность осознания «единства». Целью же человеческой жизни объявляется «восхождение» рассудком к этому пониманию с последующим экстатическим «преодолением разделенности» (слиянием) в Едином с преодолением обособленности.Притом и возвращение к себе и в себя Единого разделенного инобытия является событием естественным, а не чрезвычайным, преодолевающим, а значит требующее не подвига и жертвы, а созерцательного осознания этого процесса. Наконец, возвращение происходит уже не к тому же самому Единому, Богу, но к пребывающему в себе и бездействующему («субботствующему»), нетворящему «божеству» Единого.

Как видим, здесь совокупляются всевозможные ереси — неоплатонизма (о безличном Едином и эманации), арианства (антитринитаризм, о тварности Слова и Премудрости), антиисихазм (о тварной благодати), манихейство (о естественности зла и злой природе материального), буддизма (о злой природе личности), гностицизма (о тайном сверхзнании, дающем божественную силу и обожение) — и рождается подлинно Вавилонская блудница, «сделавшаяся жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы» (Откр.18:2). И если сама эта антихристианская гностическая метафизика Эриугены была подвержена прещениям со стороны Костела, то его идейные последователи были, как ни парадоксально это покажется поверхностному взгляду, постепенно включены в пантеон схоластов-учителей католической церкви. Доминиканец Майстер Экхарт был уже воспринят как «свой» католический философ, а современный иезуит Тейяр де Шарден с его ноосферой, «космическим Христом-Точкой Омеги» и выходом сознания за пределы материи — как выдающийся мыслитель католицизма.

Обе ветви схоластики — реалистическая и номиналистическая, — представляя собой теоретическое помрачение обездуховленного ума, вместе порождали и чувственное помрачение обездуховленного сердца и связанных с ним духовных практик. Опора на обособленный от сердца рассудок в теоретической метафизике естественно вела к высвобождению в сердце чувственности из-под власти разума и ее торжеству в теории духовной практики. Как и в каббалистическом хасидизме на место умного молитвенного сосредоточения в сердце с восходящим отрешением от чувственных образов, с вмысливанием в слова молитв, с покаянным самосозерцанием выдвигается практика созерцательной молитвы, которая представляет собой то же самое разжигание чувственности, подавляющее дух и вводящее ум в мечтательность (игру воображения) и прельстительное самомнение. Самобичевание, замещающее покаяние, доходит до физического мазохизма с впадением в экстаз, а практики созерцания мечтательных либо натуралистических «святых» образов — до фантазий эротического взаимодействия со святыми и Самим Христом. Мистическое самообольщение доходит до каббалистической претензии на новое «чудесное сотворение» человеческой жизни из материи: в монастырских алхимических лабораториях наряду с получением золота из пыли начинают усердно трудиться над созданием гомункула (католического голема).

К данным псевдодуховным мистическим практикам реализм следует через свою неоплатоническую метафизику, завершающуюся экстатическим соединением с «богом» (И.Эриугена, М.Экхарт, Ф.Ассизский, Дж.Бруно), а номинализм — через отрицание какого-либо значения ума в духовной жизни и предание его на растерзание слепой чувственности (матерыми францисканцами-мистиками были ярые британские номиналисты Р.Бэкон, Дунс Скотт, Оккам). Плотская сущность схоластической мистики ясно видна на примере таких известных францисканских монахов, как поэт Ф.Петрарка, писатель Ф.Рабле, скрипач-композитор А.Вивальди, композитор-пианист Ф.Лист.

Наконец, схоластическое помрачение — в единстве реализма и номинализма — завершается в искажении желательно-волевой области человеческой души.Обособление воли, привязываемой этим к одному рассудку, от сердца, в котором остаются одни желания, приводит к совершенно извращенному типу практики «духовно-нравственного совершенствования» в католицизме в виде подавления желаний — совершенно отличной от христианской практики умерщвления страстных желаний сердца за счет его синергийного, благодатно-аскетического преображения. Схоластический реализм, опираясь на «голый рассудок», пытается обуздать страстные желания (которые не удается схоластически оправдать) как «заблуждения ума» путем морализаторского увещевания на основе попытки «убедить» себя рассудком в неразумности таких желаний и подкрепить морализаторство подавлением каждого желания в отдельности путем выработки разветвленной и перегруженной нормативной системы правил (запретов, наказаний, эквивалентных искуплений-индульгенций) — матрицы «континентального «права». Закономерно, что доминиканский орден («псы господни»), специализирующийся на реализме, стал ядром инквизиции, а его канонизированный папством основатель Доминик (очередной «святой» истязатель) лично руководил сожжением неверных на аутодафе. Схоластический же номинализм, в котором воля совершенно отделяется от ума, проблему анархии желаний решает путем случайных эмпирических установлений «голой воли», на ритуальное исполнение которых возлагается надежда привить человеку добродетель и за пределами которых человеку предоставлялась полная свобода действий по формуле «что не запрещено то разрешено» — матрицы «англо-саксонского прецедентного права». Совершенно несложно в этой законнической системе «нравственного самосовершенствования» без благодатной Божьей помощи увидеть знакомые галахические принципы талмудической Мишны.

Всю рассмотренную генеалогию схоластики как учения Вавилонской блудницы предвозвестил еще святой апостол Петр: «Были и лжепророки в народе, как и у вас будут лжеучители, которые введут пагубные ереси и, отвергаясь искупившего их Господа, навлекут сами на себя скорую погибель. И многие последуют их разврату, и через них путь истины будет в поношении. И из любостяжания будут уловлять вас льстивыми словами; суд им давно готов, и погибель их не дремлет… Произнося надутое пустословие, они уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва отстали от находящихся в заблуждении… Ибо если, избегнув скверн мира чрез познание Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, опять запутываются в них и побеждаются ими, то последнее бывает для таковых хуже первого. Лучше бы им не познать пути правды, нежели, познав, возвратиться назад от преданной им святой заповеди. Но с ними случается по верной пословице: пес возвращается на свою блевотину, и: вымытая свинья идет валяться в грязи» (2 Пет.2:1-22).

Номиналистическая и реалистическая схоластика, двигаясь параллельными курсами и развивая в рамках доктрины «двух истин», соответственно, гностические «истины науки» и «истины религии», по сути, продолжаются в виде новоевропейской философии (которую вполне следует называть философией языческого Возрождения). Причем границу между католической схоластикой и светской философией установить практически невозможно. Даже диалектический материализм, в котором некая «Вечная Материя» производит из самой себя огромное многообразие видимого мира (а невидимый мир был уничтожен для ума еще в глубоком Средневековье), вполне вписывается в каббалистическую метафизику католического реализма. Вполне можно говорить, что вся западноевропейская философия вплоть до наших дней суть не что иное, как логически развернутая схоластика.

В западноевропейской философии Нового времени вплоть до наших дней, в действительности, нет ни одной темы и даже мысли, которая не была бы проговорена в реалистической и номиналистической схоластике.Материалистический субъективизм-эмпиризм (Гоббс, Локк, Юм) и солипсический субъективизм (Декарт, Беркли, феноменология), объективный идеализм (Лейбниц, Фихте, Шеллинг) и вульгарный материализм (французские энциклопедисты), позитивизм (Конт, Спенсер и армия неопозитивистов и прагматистов) и волюнтаристский иррационализм (Шопенгауэр, Ницше, экзистенциализм), кантианство и фрейдизм, марксизм и гегельянство, персонализм и структурализм, эволюционизм и синергетика — все это «богатство» европейского ума суть не что иное, как переливание из пустого в порожнее метафизических тезисов реалистической и номиналистической схоластики с акцентом на те или иные ее частности — порождения помраченного страстями, и особенно гордостью, ума расхристанной блудницы. В то время как в богословской философии православного Христианства царит всеобщее и межвековое согласие, вся западная философия со времен схоластики — одна сплошная склока, где каждый философ-схоласт критикует философию всех остальных без исключения и приписывает истину исключительно своим собственным взглядам. Единственным содержательным добавлением новоевропейской философии к схоластике было постепенное движение к логическому завершению самой схоластики, которому соответствовало непрестанное усиление номинализма над реализмом — все более отчетливое и смелое произнесение «тайны» схоластического католицизма (духовного ядра цивилизации Запада) как «матери блудницам и мерзостям земным» (Откр.17:5): отрицание бытия Бога (атеизм), всеобщей Истины (релятивизм и агностицизм), христианской веры (скептический нигилизм). Так называемый «постмодернизм», все школы и представители которого имеют символов веры отрицание Бога и Истины, — и есть самое что ни на есть завершение религии и философии католического Возрождения.

Сущность философии Нового времени как лишь видоизмененной новоевропейской схоластики заключается в выходе «вина блудодения» новозаветной блудницы за пределы конфессиональных рамок — дабы «с нею блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле» (Откр.17:2): распространение ее как Антиевангелия по всем странам и народам, начиная с европейских, в виде триединой идеологии человекобожия-гуманизма (либерализма, коммунизма, национализма), подстраиваясь и встраиваясь во все религиозные традиции всех народов с целью вернуть их к строительству Вавилонской башни. Это знаменует собой завершение становления «другого зверя, выходящего из земли, имеющего два рога, подобные агнчим, и говорящего как дракон» (Откр.13:11), который и «заставляет всю землю и живущих на ней поклоняться первому зверю из моря», строящему интернациональную Вавилонскую башню (Откр.13:12), — державе Антихриста.

Однако, как мы помним, «зверь из земли» и сама Вавилонская блудница суть не просто религиозно-философское вероучение, а организованное сообщество, «великий город, царствующий над земными царями» (Откр.17:18). Напоив своим вином блудодеяния царства и народы, новозаветная «ипостась» Вавилонской блудницы (как и прежде ветхозаветная) была в течение XVI — начала XX вв. «возненавижена, и разорена, и обнажена десятью рогами зверя из моря, и плоть ее ими съедена, и сожжена ими в огне» (Откр.17:16). Столица новозаветной церкви-блудницы папский Рим как «великий город, царствующий над земными царями» был разорен порожденными им итальянскими карбонариями-слугами языческого государства Гарибальди, как и девятнадцать веков до этого столица ветхозаветной церкви-блудницы Иерусалим — италийскими слугами языческого государства Веспасиана. Однако пожрание католической церкви седьмой головой «зверя из моря» (как и фарисейской церкви — его шестой головой) означало не уничтожение ее естества, а напротив — причастие, когда Вавилонская блудница, в своей новой и последней «ипостаси», собирающей «ипостаси» ветхозаветной и новозаветной блудниц, напитывает своей растерзанной плотью и кровью всю плоть «зверя из моря» и окончательно превращается в нем в «двурогого зверя, выходящего из земли, говорящего как дракон, действующего перед державой Антихриста со всею его властью и заставляющего всю землю и живущих на ней поклоняться ему, творя великие знамения» (Откр.13:11-13). Эта третья и конечная «ипостась» церкви Антихриста вырастала в результате совокупления двух первых «ипостасей» ее как Вавилонской блудницы или объединенного отступившего от Бога человечества.

www.ruskline.ru